Дети и женщины на заводах в вов. Жизнь детей во время великой отечественной войны
Великая Отечественная война - самое значительное событие в жизни нашего народа в XX веке, изменившая жизнь каждой семьи. В работе я опишу жизнь моей прабабушки, которая жила в те суровые времена в сибирском городке Салаире на юге Кемеровской области. Может быть, ей повезло больше, чем другим, поскольку кровь и насилие войны не настигло этих мест. Но жизнь была тяжелой повсюду. С началом войны у ребятишек закончилось беззаботное детство.
9 мая в этом году исполнилось 65 лет, как закончилась война. После митинга, посвященного Дню Победы, я зашёл к своей прабабушке и подарил цветы в знак признательности её детского подвига. Она не была на фронте, но война была её взрослым детством.Она работала и училась, она была вынуждена повзрослеть, но при этом оставалась ребёнком.
Мою прабабушку Кашеварову Федосью Евстафьевну в маленьком рудничном городке, знают многие. Она здесь родилась, здесь училась в школе, здесь проработала ветеринарным врачом более сорока лет.
Годы Великой Отечественной войны пришлись на её детство и раннюю юность. Примечательно, что, когда началась война, моя прабабушка была старше меня всего на 1 год. Бабушка не любит говорить о войне - слишком тяжелы её воспоминания, однако, по её словам, эти воспоминания > она бережно хранит в своей памяти. День Победы для неё - самый дорогой праздник. И все-таки мне удалось упросить бабушку рассказать, почему военные годы она называет своим >.
Питание
Большинство людей во время войны столкнулись с острой проблемой нехватки продуктов питания. И здесь неоценимую помощь оказывало натуральное хозяйство: огород и животные. Мама Кашеварова Мария Максимовна, в девичестве Казанцева, (25 октября 1905 - 29 января 1987) занималась хозяйством и детьми. Зимой она пряла овечью шерсть, вязала детям теплые вещи, ухаживала за животными, она же готовила пищу для семьи. Мамин хлеб был всегда мягкий, вкусный. Всегда на столе была похлебка с капустой, с крупой. Благодаря своему хозяйству, на столе были молочные продукты.
Правда, в те времена существовал продовольственный налог: каждый владелец хозяйства должен был сдать государству определенное количество продуктов. Например, имея корову, нужно было за год, то есть за период дойки, сдать государству около 50 литров молока, а то и больше. Имея кур, платили налог яйцами, количество которых подсчитывалось по количеству кур. Объемы этого налога были достаточно велики, так что иногда для собственных детей с трудом удавалось выкроить мясо, молоко, яйцо. Кроме этого существовало много запретов и ограничений. Например, разрешалось держать одну корову и теленка, кур - 10 -15 и 5-6 овец.
юбимым летним напитком в семье был квас. Он всегда был свежим, сладким, даже без сахара. Чай в семье пили травяной, ягодный, морковный и из березовой чаги. Заваривали шалфей, тысячелистник, лист смородины, малины, сушеные ягоды малины, смородины, шиповника и мелко нарезанные сушеные пластики моркови. Хранили чаи в холщевых мешочках. Бабушка и сейчас угощает меня таким чаем. Должен признаться, что это довольно вкусно и полезно.
Летом дети промышляли рыбалкой. Рыбы тогда в таежной речке Кубалде и в Малой Толмовой было много, и младший брат вместе с соседскими братишками очень часто ходили на рыбалку. Ловили рыбу мешками или сетями, сплетенными из тонких веток. Делали ловушки, которые называли > - это что - то вроде корзины. Из рыбы варили домашнюю уху или жарили на воде.
Пьянства в те времена вообще не было, но по особым случаям (свадьба или престольный праздник) готовили для застолья пиво. Конечно, не такое как сейчас и не в таком количестве. Повсеместно существовала культура пития.
Подсобное хозяйство
Семья имела огород и пашню. Овощей сажали много, особенно картофеля. Она - картошка, была первым, вторым и третьим блюдом, и так круглый год. Этому стратегическому по тем времена овощу отводилась пашня до 50 соток. Землю под пашню > сами: валили лес, годный для строительства, использовали в хозяйстве, а нестроевой лес и выкорчеванные пни шли на дрова. Заготовка дров была коллективным делом для всей семьи. Лес валили в лесу, очищали от веток, распиливали на небольшие бревна, привозили домой, кололи, складывали поленницу, чтобы зимой топить печь и баню.
Сенокос начинался в самый жаркий летний месяц, но плескаться в речке времени не было. Пораньше утром, пока роса на траве и нет мошкары, выходили всей семьей на покос, а через несколько дней высохшую траву сгребали и складывали сено в копны. Десяти - двенадцатилетние подростки ловко управлялись с граблями, вилами, с косой. Ни о какой технике безопасности речи не было, разве что предупреждали об опасности змеиных укусов, так как в самый жаркий летний месяц змей было много.
Зимой заготавливали спелые сосновые шишки: забирались на взрослое дерево, стараясь не поломать ветки, собирали семенные шишки, потом сдавали. В зимнее время дети были заняты уроками в школе и помогали родителям лишь в воскресные дни. Вот на таких условиях приходилось зарабатывать сенокосные угодья для кормилицы семьи - Буренки.
В непродолжительные часы отдыха от основной летней работы дети ходили в лес за ягодами и грибами. В огородах тогда не выращивали никаких ягодников. Тайга щедро делилась ягодой, грибами, орехами, разными травами. Ягоду в основном сушили, чтобы зимой размочить для начинки в пироги, в кисель или просто пожевать сушеной или положить в чай. Ходили за кедровыми шишками. Правда, достаточно далеко. Но кедровые орешки восполняли нехватку витаминов зимой. Грибы солили в деревянных туесках и сушили. А осенью предстояло убрать урожай в своем огороде и выкопать картофель в поле. Всю работу в поле, в огороде и по дому выполняли дети наравне с взрослыми. Тем более, что отец вернулся с войны калекой.
Студенчество
В Новосибирске девушки приобрели билеты до Киева. Состав поезда был сформирован для возвращения на родину эвакуированных в Сибирь. Места в вагоне - теплушке были на полу в углу. Точно также на полу, на своих котомках ехали и другие пассажиры. Дети, старики тоже спали на полу, часто по очереди, так как места было мало. Питались в дороге всухомятку тем, что брали в дорогу: подсушенными паренками из брюквы, моркови, свеклы и сухариками. Состав вагонов отцепляли на станциях, перегоняли в тупик, и приходилось часами ждать, когда его снова потянут на запад. Места общественного пользования не предусматривались в таких вагонах, и все потребности люди справляли на остановках в поле вдоль железнодорожного полотна. Прибыли в Киев лишь 30 августа в субботу. Измученные дорогой и искусанные вшами, подруги уснули возле вокзала прямо на земле. Да и вокзала, как такового не было: из грубых, нетесаных досок был сколочен вагончик. А утром, оставив одного караульщика с вещами, пошли в институт. Им выдали аттестаты, так как экзамены уже закончились, и они, как за спасительную соломинку, ухватились за приглашение вербовщика из ветеринарного института, так как там был недобор на первый курс. Он отвел девушек сразу в общежитие. В полуразрушенном здании не было ни окон, ни дверей, даже одной стены не было, а проем был заколочен досками. Поселившись в большой комнате, разместив на кроватях скромные пожитки, девчатам предстояло набраться за ночь сил для экзамена в воскресенье сразу по всем предметам. Первым экзаменом была химия, вторым - физика, третьим - биология, четвертым - математика, а пятым- сочинение. Поздно вечером вернулись в общежитие, там никого не было, развязали свои котомки, поели и уснули. Утром в понедельник пришли в институт, а приказ о зачислении висит на украинском языке. Попросили прочитать его. Оказалось, что все четверо зачислены на первый курс Киевского ветеринарного института.
Так четыре сибирячки стали студентками Украины. Жили в общежитии в комнате на 20 человек, где лишь немногие окна имели стекла, а остальные были забиты фанерой, где посреди комнаты стоит одна барабанка - отопитель, где приходилось вечерами рано ложиться спать, так как не всегда хватало денег на лампу - керосинку. В Киеве студентки познакомились с ещё одним лицом войны - голодом. Продукты давали до четвертого курса только по карточкам. На день полагалось 400 граммов хлеба и 200 граммов сахара на месяц.
Хлеб давали темный, сырой, но и его не всегда хватало на всех. Очереди за хлебом были огромные. Из дома высылали посылки с сушеным картофелем, морковью, свеклой, но хлеба не было. Все время хотелось есть. И тогда с особой теплотой они вспоминали свою ученическую бригаду, колхозный стан и запах спелых колосков золотого хлебного поля в далекой Сибири. Самым же трудным испытанием для студентов - сибиряков был украинский язык. На украинском языке читали лекции, проводили практические занятия, принимали зачеты. Сдать сравнительную анатомию без знания языка было просто нереально. А латынь! Сидит какой - нибудь старичок зимой возле барабанки - отопителя и пытает тебя о склонении по падежам латинского имени существительного или имени прилагательного. Здесь очень пригодились знания по русскому и немецкому языкам. С благодарностью они вспоминали своих учителей, их уроки по русскому и немецкому языкам. Первый курс закончили в Киеве и перевелись в ветеринарный институт в город Алма- Ату. Но языковой барьер и там преследовал русскоязычных студенток. Так что третий курс продолжили уже поближе к родному Кузбассу - в Омском ветеринарном институте.Там же и защитили дипломы. Получив направление, приступили к работе, каждая согласно своему распределению. Бабушка была направлена в Новосибирскую область, но судьбе было угодно распорядиться, чтобы она вернулась к своим родителям в родной Салаир и работала здесь ветеринарным врачом до ухода на пенсию.
Трудовые будни детей войны отмечены Медалью >, многолетний трудовой путь - медалью >. Две медали, а между ними - жизнь. И я благодарен бабушке за то, что она сохранила в памяти подробности сурового послевоенного времени, выпавшего на долю многих детей тех лет.
Н е поклонился на улице немецкому солдату? В комендатуре тебя ждет порка розгами. Не заплатил налоги на окна, двери и бороду? Штраф или арест. Опоздал на работу? Расстрел.
О том, как выживали во время Великой Отечественной войны простые советские люди на занятых врагом территориях, «МК» в Питере» рассказал доктор исторических наук, автор книги «Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации» Борис Ковалев.
Вместо России — Московия
— Каковы были планы нацистов насчет территории Советского Союза?
— Гитлер не испытывал большого уважения к СССР, он называл его колоссом на глиняных ногах. Во многом такая пренебрежительная позиция была связана с событиями советско-финской войны 1939-1940 годов, когда маленькая Финляндия на протяжении нескольких месяцев весьма успешно сопротивлялась Советскому Союзу. И Гитлер хотел, чтобы исчезло само понятие «Россия». Он неоднократно заявлял, что слова «Россия» и «русский» необходимо навсегда уничтожить, заменив терминами «Московия» и «московский».
Дело касалось и мелочей. Например, есть песня «Волга-Волга, мать родная, Волга — русская река». В ней, в песеннике, изданном для населения оккупированных районов, слово «русская» было заменено на «мощная». «Московия», по мнению гитлеровцев, должна была занимать относительно небольшую территорию и состоять всего из семи генеральных комиссариатов: в Москве, Туле, Горьком, Казани, Уфе, Свердловске и Кирове. Ряд областей гитлеровцы собирались присоединить к Прибалтике (Новгород и Смоленск), к Украине (Брянск, Курск, Воронеж, Краснодар, Ставрополь и Астрахань). Много было претендентов и на наш Северо-Запад. Например, финские правители рассуждали о великой Финляндии до Урала. Они, кстати, негативно рассматривали планы Гитлера уничтожить Ленинград. Почему бы его не превратить в небольшой финский городок? В планах латвийских националистов было создание великой Латвии, которая включала бы в себя территорию Ленинградской области, Новгородчины, Псковщины.
— Как немцы относились к местным жителям на оккупированной территории?
— Евреев убивали с первых же дней оккупации. Помня слова Гитлера о том, что «евреи являются стаей голодных крыс», в некоторых местах их уничтожали под видом «дезинфекции». Так, в сентябре 1941 года в гетто Невеля (Псковская область. — Ред.) немецкие врачи установили вспышку чесотки. Чтобы избежать дальнейшего заражения, гитлеровцы расстреляли 640 евреев, а их дома сожгли. Безжалостно уничтожали и детей, у которых только один из родителей был евреем. Местному населению объясняли, что смешение славянской и еврейской крови дает «самые ядовитые и опасные всходы». Такому же массовому истреблению подлежали и цыгане. Зондеркомандам рекомендовалось уничтожать их сразу, «не засоряя тюрьмы». А вот к эстонцам, финнам и латышам немцы относились как к союзному населению.
 |
При входе в их деревни даже были надписи: «Все реквизиции запрещены». А партизаны называли эстонские и финские деревни братскими партизанскими могилами. Почему? Приведу пример. Александр Добров, один из участников боев на Северо-Западе России, вспоминает, что, когда немцы подходили к Волхову, в одной из финских деревень расположился штаб полка Красной армии. И вдруг все местное население дружно затеяло стирку, развесило всюду белые простыни. После этого все финны тихо уехали из деревни. Наши поняли: что-то неладно. И через десять минут после того, как штаб покинул деревню, началась немецкая бомбардировка. Что касается русских, то гитлеровцы считали их стоящими на низшем уровне человеческой цивилизации и годными только для удовлетворения потребностей победителей.
Больные дети на «службе» у нацистов
— На оккупированной территории работали школы? Или гитлеровцы считали, что русским образование ни к чему?
— Школы были. Но немцы считали, что основная задача русской школы должна заключаться не в обучении школьников, а исключительно в воспитании послушания и дисциплины. Во всех школах обязательно вывешивались портреты Адольфа Гитлера, а занятия начинались с «благодарственного слова фюреру Великогермании». На русский язык переводились книги о том, какой добрый и хороший Гитлер, как много он делает для детей. Если в годы советской власти девочка лет пяти забиралась на табуретку и проникновенно читала: «Я маленькая девочка, играю и пою. Я Сталина не видела, но я его люблю», то в 1942 году дети декламировали перед немецкими генералами: «Слава вам, орлы германские, слава мудрому вождю! Свою голову крестьянскую низко-низко я клоню». Ознакомившись с биографией Гитлера, ученики 6-7 классов изучали книги вроде «У истоков великой ненависти (очерки по еврейскому вопросу)» Мельского, а потом должны были подготовить доклад, например, на тему «Еврейское засилье в современном мире».
— Немцы вводили новые предметы в школах?
— Естественно. Обязательными стали занятия по Закону Божьему. А вот историю в старших классах отменили. Из иностранных языков преподавали только немецкий. Что меня удивило, в первые годы войны школьники учились еще по советским учебникам. Правда, оттуда «вымарывали» любые упоминания о партии и произведения еврейских авторов. Школьники сами на уроке по команде заклеивали бумагой всех партийных вождей.
 |
— Телесные наказания в учебных заведениях практиковали?
— В некоторых школах этот вопрос обсуждался на собраниях учителей. Но дальше дискуссий дело, как правило, не шло. А вот телесные наказания для взрослых практиковались. Например, в Смоленске в апреле 1942 года на пивоваренном заводе выпороли пять рабочих за то, что они самовольно выпили по кружке пива. А в Павловске секли розгами за непочтительное отношение к немцам, за невыполнение приказов. Лидия Осипова в своей книге «Дневник коллаборантки» описывает такой случай: девушку высекли за то, что она не поклонилась немецкому солдату. После наказания она побежала жаловаться своим бойфрендам — испанским солдатам. Они, кстати, были те еще донжуаны: никогда не насиловали, но уговаривали. Не мудрствуя лукаво, девушка задрала платье и показала испанцам свои исполосованные ягодицы. После этого разъяренные испанские солдаты побежали по улицам Павловска и стали бить морды всем встречным немцам за то, что те так поступают с девушками.
— Нацистские спецслужбы использовали наших детей в разведке или в качестве диверсантов?
— Безусловно, да. Схема вербовки была очень простая. Подходящего ребенка — несчастного и голодного — подбирал «добрый» немецкий дядя. Он мог сказать подростку два-три теплых слова, накормить или что-то подарить. Например, ботиночки. После этого ребенку предлагали подбросить где-нибудь на железнодорожной станции кусок тола, замаскированного под уголь. Некоторых детей использовали и против их воли. Например, в 1941 году нацисты под Псковом захватили детский дом для ребят с замедленным психическим развитием.
Вместе с немецкими агентами их отправили в Ленинград и там сумели внушить, что скоро на самолете за ними прилетят мамы. Но для этого им надо подать сигнал: пострелять из красивой ракетницы. Больных детей расставили около особо важных объектов, в частности Бадаевских складов. Во время налета немецкой авиации они стали пускать ракеты вверх и ждать мам… Конечно, на оккупированной территории создавали и специальные разведывательные школы для детей и подростков. Как правило, туда набирали ребят из детских домов в возрасте от 13 до 17 лет. Потом их забрасывали в тылы Красной армии под видом нищих. Ребята должны были выяснить расположение и численность наших войск. Понятно, что ребенка рано или поздно арестуют наши спецслужбы. Но нацистов это не пугало. Что малыш может рассказать? А самое главное — его не жалко.
Молитва Гитлеру
— Не секрет, что большевики закрывали церкви. А как к религиозной жизни на оккупированной территории относились нацисты?
— Действительно, к 1941 году у нас церквей практически не осталось. В Смоленске, например, одну часть храма отдали верующим, а в другой — устроили антирелигиозный музей. Представьте, начинается служба, и одновременно с этим комсомольцы надевают какие-то маски и начинают что-то отплясывать. Такой антирелигиозный шабаш устраивали в стенах храма. И это притом, что к 1941 году русское население, особенно проживающее в сельской местности, оставалось в большинстве своем религиозным. Гитлеровцы решили использовать эту ситуацию в своих интересах. В первые годы войны они открывали храмы. Церковный амвон был идеальным местом для проведения пропаганды. Например, священникам настойчиво рекомендовали в проповедях выражать верноподданнические чувства к Гитлеру и Третьему рейху.
Нацисты распространяли даже такие листовки-молитвы: «Адольф Гитлер, ты наш вождь, имя твое наводит трепет на врагов, да придет третья империя твоя. И да осуществится воля твоя на земле…» Истинное отношение руководителей Третьего рейха к христианской религии было двойственным. С одной стороны, на пряжках немецких солдат было выбито: «С нами Бог», но с другой — Гитлер в застольных беседах не раз говорил, что ислам ему нравится гораздо больше, чем христианство с его мягкотелостью, любовью к ближнему своему и с подозрительным, извините меня, национальным происхождением Иисуса Христа. И Гитлер, кстати, возражал против единой православной церкви в России. Однажды он заявил: «Если у них там (в русских деревнях. — Ред.) начнут возникать всякие колдовские и сатанинские культы, как у негров или у индейцев, то это будет заслуживать всяческой поддержки. Чем больше моментов, разрывающих на части СССР, тем лучше».
— Немцы рассматривали церковь и священнослужителей как своих потенциальных союзников?
— Да. Например, священники оккупированных районов Северо-Запада получили в августе 1942 года секретный циркуляр, согласно которому они обязаны были выявлять партизан и тех прихожан, которые настроены против немцев. Но большинство священников не выполняли эти указания. Так, Георгий Свиридов — священник села Рождествено Пушкинского района Ленобласти — активно помогал советским военнопленным: он организовывал сбор вещей и продуктов для узников концлагеря в селе Рождествено. Для меня настоящие герои того времени — это простые деревенские батюшки, оплеванные, оскорбленные, может быть, даже отсидевшие в лагерях.
По просьбе односельчан они, не помня обид, возвращались в церковь в 1941 году и молились за людей, находящихся в Красной армии, помогали партизанам. Таких батюшек нацисты убивали. Например, на Псковщине гитлеровцы заперли в храме священника и сожгли его живьем. А в Ленобласти отец Федор Пузанов был не только священнослужителем, но еще и партизанским разведчиком. Уже в 60-х годах ему исповедовалась женщина, которая во время войны сожительствовала с немцами. И отец Федор так перенервничал, что у него случился сердечный приступ. На его могиле поставили крест. Ночью пришли его друзья партизаны, крест заменили на тумбочку с красной пятиконечной звездой и написали: «Герою-партизану, нашему брату Федору». Утром верующие снова поставили крест. А ночью партизаны вновь его выбросили. Вот такая судьба у отца Федора была.
— А как местные жители относились к тем священникам, которые выполняли указания гитлеровцев?
— Например, один поп из Псковской области в проповедях восхвалял немецких захватчиков. И большинство населения к нему относилось с презрением. Эту церковь посещали единицы. Были и лжесвященники. Так, благочинный Гатчинского округа Иван Амозов, бывший чекист и коммунист, смог выдать себя за батюшку, пострадавшего от большевиков. Немцам он предъявил справку об освобождении с Колымы. Однако там он оказался за двоеженство, разврат и пьянство. Амозов очень мерзко вел себя по отношению к рядовым батюшкам, которые служили в деревенских церквях. Война, к сожалению, вскрывает в людях не только самое лучшее, но еще и самое гнусное.
Налоги на бороды, окна и двери
— Как жили в оккупации простые люди, не предатели, не коллаборационисты?
— Как мне рассказывала одна женщина, в оккупации существовали по принципу «один день прожили — и слава богу». Русских использовали на самых тяжелых физических работах: строительстве мостов, расчистке дорог. Например, жители Оредежского и Тосненского районов Ленинградской области работали на ремонте дорог, на торфоразработках и лесозаготовках с шести часов утра до наступления темноты и получали за это только по 200 граммов хлеба в день. Тех, кто работал медленно, иногда расстреливали. В назидание другим — публично. На некоторых предприятиях, например, в Брянске, Орле или Смоленске, каждому рабочему присваивали номер. О фамилии и имени речи даже не шло. Оккупанты объясняли это населению нежеланием «неправильно произносить русские имена и фамилии».
— А налоги жители платили?
— В 1941 году было объявлено, что налоги будут не меньше, чем советские. Потом к ним добавились и новые сборы, зачастую оскорбительные для населения: например, за бороду, за собак. В некоторых районах взимали даже особые налоги за окна, двери и «излишнюю» мебель. Для лучших налогоплательщиков существовали формы поощрения: «лидеры» получали бутылку водки и пять пачек махорки. Старосте образцового района после окончания кампании по сбору налогов дарили велосипед или патефон. А начальнику района, в котором нет партизан и все работают, могли презентовать корову или отправить в туристическую поездку в Германию. Кстати, так же поощряли и самых активных учителей.
В Центральном государственном архиве историко-политических документов Санкт-Петербурга хранится фотоальбом. На его первой странице аккуратными буквами на русском и немецком языках выведено: «Русским учителям на память о поездке в Германию от отдела пропаганды города Пскова». А ниже надпись, которую кто-то позже сделал карандашом: «Фото русской сволочи, которых еще ждет партизанская рука».
Несколько историй о жизни военной Москвы. Вспоминают москвичи. Тем, кто считает
любое упоминание о военных трудностях, очередях, дезертирах, карточках и спекулянтах – это очернение нашей славной героической истории, лучше не читать.
Щербаков отдал распоряжение отобрать людей для нелегальной работы - на добровольном основании. Все родственники и близкие будущих нелегалов эвакуировались далеко из Москвы. Это было главным условием. Среди желающих оказалось немало женщин из московских райкомов. Спецлаборатории НКВД готовили фальшивые документы. Готовился органами и список объектов, «в отношении которых следует принять особые меры в случае возникновения критической ситуации». Таких объектов было насчитано более тысячи. 12 мостов, автобазы, Гознак, телеграф, ТАСС - все было обречено.
На всех подъездах сняли и уничтожили списки жильцов. Эта мера, вероятно, также была сделана на случай возможной оккупации Москвы. Кто-то боялся за свои фамилии, кого-то по ним могли разыскивать.
«В продмаге на стене объявление: «Тов. кассирши! За вами числится 2699 руб. 93 коп. Предлагаем явиться в трехдневный срок и представить отчет…» Так ищут дезертиров-грабителей»
В городе 16 октября практически прекратилась жизнь учреждений. В сберкассах во мраке готовились к сожжению документов, в некоторых наркоматах никого не было. В полутемном ГУМе «купил три кило свеклы. О радость!» На родной Преображенке у мясомагазина увидел, как работники магазина тащили домой окорока. На фабрике им. Щербакова работники били директора, который пытался удрать с имуществом на автомобиле.
Даже неделю спустя, 23 октября с неба «падает черный снег. Это остатки документов, сожженных в печах центрального отопления. Маленькие черные бабочки».
7 ноября 1941 года. «Невеселый праздник. По улице идет „демонстрация“ - две сотни женщин и мужчин, подтянутые поясами с лопатами и ломами на плечах. Холодно, ветер, падает тяжелый снег. Огромные очереди за картошкой и хлебом. Радио все утро хрипело и срывалось. Говорят, что это немцы „сбивают волну“... В параде на Красной площади участвовало несколько сот танков. Это очень успокоило москвичей. Хотя некоторые говорят: „Зачем они парадируют около Кремля, им нужно быть на фронте!“ Сталин сказал, что война продлится еще несколько месяцев, полгода, а может быть, и „годик“».
Население вело себя самоотверженно. Рыли водоемы, заготавливали бочки с водой. С ведрами, корзинами, мешками, все таскали песок на чердаки, в подвалы, на лестничные клетки, к подъездам. Кстати, подъезды всех каменных домов постарались быстро засыпать плотно песком, чтобы дома к тому же и устояли. Для укрытия людей делались землянки, щели, бомбоубежища.
Двенадцатого числа был издан приказ об обязательном привлечении всего работоспособного населения города к устройству траншей, расчистке дворов от заборов и сараев, чердаков от мусора и т.п. - до трех часов в день, а неработающее население - до восьми часов в сутки. Освобождались только беременные и кормящие женщины, врачи и больные. За отказ от подобных работ полагался штраф от 100 до 300 рублей (порядка средней зарплаты).
21 сентября вышло специальное постановление об использовании метрополитена как бомбоубежища для проживающего вблизи населения. В первую очередь туда пропускали женщин с детьми до 12 лет, потом всех остальных.
В целом в городе сильно страдали от бомбежек деревянные дома и бараки. Их было много. Например, половина Преображенки были частные дома. Вдоль Яузы стояли еще и в 1950-е годы бараки, которые заливала река в половодье так, что ребята не могли переправиться в школу на соседний берег. За 21, 22, 23 июля в городе в результате бомбежек без жилья и имущества осталось более шести тысяч человек (особенно в районе Ленинградского, Хорошевского шоссе, Беговой улицы). Людей размещали в школы, общежития, «уплотняли» в дома, пытались наладить материальную помощь, бесплатное питание.
Все окрестные помойки быстро заполнились портретами Ленина. Они были разбросаны повсюду около этих мусорных ящиков. А вот портретов Сталина на помойке не было ни одного.
Девочка в больнице говорит: «Я больше всех люблю папу, маму и отбой». «Вчера вечером бомбой разрушено три деревянных дома в Сокольниках около прудов. Ночью стрельба… 7 ноября 1941 года. Бомба упала на университет. Памятник Ломоносову повержен. Провалилась крыша Манежа. Выселяют жителей с Софийской набережной». К середине ноября из разбомбленного Замоскворечья стали переселять в восточные окраины города. Особенно уплотнился район Сокольников. Переселенцам разрешалось брать только узлы, поскольку невозможно найти транспорт.
Московская пресса осенью 1941 года резко сменила тон, забыв слово «советский» и вовсю напирая на слово «русский». В конце ноября в прессе, в том числе и «Правде», которую читала вся страна, стали настойчиво появляться русофильские мотивы. Впервые за много лет заговорили не о «советском», а о «русском»: «Москва - святой город для каждого русского».
10 ноября 1941 года. «По Стромынке идут грузовики с хорошо одетыми, вооруженными, весело поющими людьми. По городу двигаются многочисленные, тепло и хорошо обмундированные бойцы среднего возраста. Настоящая армия, четко маршируют».
«Как мы радовались, когда на улицах появились эти люди в белых полушубках, иногда с лыжами! Они были такие веселые, сильные. Мы так верили, что они отгонят фрицев, что эти сильные люди нас спасут! Чуть не целовали и не кланялись им. И они это чувствовали. Да, сибиряки спасли Москву, они принесли в город веру и надежду».
«Не хитрая вещь - валенок, но немцы не смогли его „освоить“. У некоторых пленных на ногах - „эрзац-валенки“ весом в 3–4 кг на деревянной подошве, на гвоздях, с ремнями. Наш валенок весит полкило, одевается в полсекунды, мягок, тепел, дешев».
После указа о затемнении города москвичи столкнулись с проблемой темноты. Это было неожиданно, непривычно, вселяло в сердца тревогу и неуверенность. Люди даже натыкались на улицах друг на друга. В конце ноября 1941 года в продаже появились светящиеся в темноте карточки, которые можно было прикрепить к одежде, стоили они 1 рубль 60 копеек.
19 октября 1941 года было опубликовано Постановление ГКО о введении в Москве и прилегающих районах осадного положения. «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах западнее столицы поручена командующему Западным фронтом генералу т. Жукову, а на начальника гарнизона Москвы генерал-лейтенанта Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах… ГКО постановляет: с 20 октября ввести в Москве и прилегающих районах осадное положение. Воспретить всякое уличное движение, как отдельных лиц, так и транспорта с 12 ночи до 5 утра… Нарушителей порядка немедленно привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте».
С осени 1941 года бани работали с перебоями, а в конце января 1942 - вообще закрылись. Подобное повторялось той зимой несколько раз из-за отсутствия топлива. Но еще оставались парикмахерские. Они работали в определенном режиме, ведь у них уже отключили электричество. Ни о каких завивках и «шести месячных» не было речи, но побриться - пожалуйста. Сегодня странно, неужели нельзя этого сделать дома? Но тогда в силу бытовых условий удобнее было побриться в парикмахерской».
Мыло стало очень дорогим подарком. Мальчик на улице поет: «Ах, зачем я тебя полюбила? Победил ты, как фрица, меня! Подарю я тебе кусок мыла, хочешь - мойся, а хочешь - сменяй!»
Осенью 1942 года в аптеках города появились многозначительные объявления: «Продается средство от вшей».
В ноябре на Преображенском рынке у спекулянтов стакан махорки стоил уже 10 рублей. «Люди курят хмель, вишневый лист и чай. После чайной папиросы - рвота и головная боль.
Спекулянтов наказывали: за пачку махорки - пять лет тюрьмы. Столько же бабе, продававшей папиросы вроссыпь. Продававшему на рынке папиросы товарищей по заводу - 10 лет с конфискацией. Тем не менее, люди наживались на слабостях других. «Сосед уныло сообщил, что купил у спекулянта за 45 рублей 100 граммов махорки в тщательно запакованном пакете. Дома обнаружил, что внутри сено. „Я чуть с ума не сошел. А может быть, и сошел“… В аптеках нельзя купить сухой ромашки и шалфея: все пошло на курево, курят череду и дубовый лист» (декабрь 1941 года). «В кино на экране актер закуривает папиросу. В зале кричат: „Оставь докурить!“».
Новый год москвичи отмечали, несмотря ни на что. Уже в середине декабря 1941 года нарасхват шли елочные украшения. ВЦСПС и Моссовет устраивали елки для детей в ста помещениях с концертами, подарками и встречами с красноармейцами. На улицах Москвы продавались зеленые елки из неоккупированного Подмосковья.
С весны 1942 года город начали убирать, особенно в мае, хотя сами майские праздники были объявлены рабочими днями. И только флаги и портреты вождей показывали, что в стране праздник. На московских улицах появились американские военные с какими-то черными треугольниками под воротниками, могучие и красивые американские пятитонки. Ждали весеннего наступления немцев. Но уже мало кто верил в его мощь.
Еще с зимы 1944 года в Москве начались приметы мирной жизни. «На Преображенском рынке подснежники…» (1 мая) «Откуда-то появились кошки. Вчера они верещали на крыше» (27 июня). Домашние животные в Москве тяжело переживали войну. Уже в ноябре 1941 года появилось много бездомных, вернее, выброшенных породистых собак.
Пережив тяжелую и голодную первую военную зиму, люди осознали, что их ждет долгая , и стали готовиться к новым испытаниям. Летом 1942 года вся Москва взялась за лопаты и грабли. «Копают грядки, как попало и где попало. Видел три жалкие грядки у самого тротуара в Газетном переулке, у окон подвала, не огорожены» (14 июня 1942 года).
В групкоме писателей, как и на многих предприятиях, распределили огороды в городе и ближайшем пригороде. Школьникам, выделили такие участки на кладбище близ нынешнего Олимпийского центра на проспекте Мира. Как страшно было детям копать огороды на могилах!
«В городе только мостовые и тротуары остались неприкосновенны, остальное под картошкой. В пригороде по воскресеньям чистый муравейник» (июнь 1942 года). Писателям выделили участки в районе подмосковного колхоза «Заветы Ильича», с мая там начались коллективные работы. «В группкоме объявление: „В воскресенье выезжайте на коллективный огород для окучивания картошки. Захватите с собой обыкновенные столовые вилки“».
Уже с четырех часов утра люди занимали очереди за хлебом. Стояли по 5–6 часов. «В очередях драки, душат старух, давят в магазинах, бандитствует молодежь, а милиционеры, по два–четыре, слоняются по тротуарам и покуривают… нет инструкций. За несколько дней распродан весь препарат „Авариприн“ - семенная вытяжка на основе спирта. Около винных магазинов давка: продают дрянное разливное вино. В Черкизове в „Главспирте“ продавали водку - до смерти задавили двух стариков».
«В Сокольническом парке около Зеленого театра с ночи собираются тысячные очереди с мешками. Дают муку по пуду на карточку. Люди складываются и берут прямо мешками по 70 кило. Тащат на себе, вымазанные мукой до трамвая. Идет дождь, и мука на пальто превращается в тесто».
«У меня цифры, сделанные чернильным карандашом на ладонях, запястьях, тыльной стороне ладони: 31, 62, 341, 5064. Это места, которые я занимал в разных очередях… у всех такие же „знаки антихриста“»
Декабрь 1941 года. На рынке лейтенант ругает колхозницу за бешеные цены. (1 кг картошки - 10 рублей. Для сравнения: зарплата контролера ОТК - 500 рублей, то есть 50 кг картошки.) Женщина кричит: «Не хочут, пусть не берут! Они сами набрасываются, как собаки! Рвут друг у друга. А нам никто не запрещает продавать по своей цене! Мы не государственные! Зови милицию, я не пужаюсь!»
В войну москвичи очень быстро стали осваивать эти новые кулинарные рецепты. В марте 1942 года они уже знали, что «из мороженой моркови получаются недурные котлеты», летом поняли, что «морковная ботва - тоже пища и недурной материал для щей».
В аптеках продавались восстановители для волос, комнатные градусники, губная помада, кружочки для мозолей, самосветящиеся ромашки и ногтечистки. В канцелярских магазинах чернила стали продавать почему-то в огромных бутылях - по 15 литров. В галантерейных магазинах рядом с пудрой и духами (флакончик - 135 рублей, как ученическая зарплата на швейной фабрике) появилась примета времени - наконечники для костылей.
Летом 1944 года все усиленно искали примет окончания войны, страстно ждали победы к осени. Вот и дети меньше стали играть в эти военные игры. Новая примета: не играют, значит, война скоро кончится.
В декабре огромным спросом пользовалась книга Тарле «Наполеон». Много задумывался и сам автор дневника об этой исторической личности, «чья предостерегающая фигура, чья судьба должна внушать безграничный страх перед вступлением в загадочную страну».
«13 февраля. В магазинах МОГИЗа художественной литературы нет вовсе. Обменивают кой-какие современные брошюрки на учебники. На рынке „Наполеон“ Тарле стоит 25 рублей. Классики на вес золота» (для сравнения: 25 граммов перца - 25 рублей, 1 килограмм картошки на базаре - 20–30 рублей). 25 декабря «Госполитиздат выпустил книгу „Записки“ Дениса Давыдова».
Январь 1942 года. «В гостинице „Метрополь“ открылся „Дансинг-холл“. Танцуют под джаз с 6 до 10 вечера. Об этом на стене вывешены плакаты с изображением танцующей пары. Он в смокинге, она в декольте»
Уже в послевоенной Москве немцы, работавшие на стройках города, иногда ходили и побирались по домам. Во всяком случае, к ним в дом, а жили они в районе Мещанских улиц, приходили. Отец дяди Коли потерял на фронте руку. Однажды, открыв такому пленному дверь, он поговорил с ним по-немецки (отец хорошо знал язык), потом попросил жену отдать немцу буханку. Немец заплакал и ушел. На вопрос удивленной жены отец объяснил, что, оказывается, они с этим немцем в свое время воевали чуть ли не друг против друга в соседних окопах. А теперь отец спокойно отдал ему буханку - оставшейся рукой…
